На груди лежало что-то тяжелое, и дышало ей в лицо. Запах был не слишком приятный, напоминал полупереваренное мясо с шерстью. Дыхание было требовательным, настойчивым, и Гвендолин, уже пробудившаяся, открыла все же глаза.
Над ней возвышался небольшой, но увесистый пес с вытянутой мордой, огромными, как у лисицы-фенек, торчащими ушами, и рыжевато-белой шерстью. Его желтовато-карие, умные глаза пристально смотрели на нее, и в этом взгляде было куда больше разума, чем у обычной собаки. В конце концов, Хаксли ей и не являлся.
«Долго мне еще ждать, когда ты соизволишь подняться?»
Хаксли, ее фамильяр с отвратительнейшим характером и полным отсутствием всякого понимания личного пространства, требовательно вмял небольшую лапку в ее грудь. Говорить вслух он, конечно же, не стал, еще бы, не королевское это дело, хотя возможность такую имел. Нет, он предпочитал с самого начала ночи разбить благословенную тишину ее разума, еще не успевшую расцвести внутренними мыслями, своим дерзким проникновением.
- И тебе доброй ночи, дорогой, - Гвен отвечала ему вслух – привычка, тем более что в одиночестве она могла себе это позволить. Со стороны такой диалог мог бы показаться более чем странным, если бы большинство людей не разговаривали со своими питомцами. – Где твои манеры? Или наличие мохнатого зада их начисто отменяет?
«Зад у меня, может, и мохнатый, зато вполне себе живой».
- Туше, - вздохнула Гвен. Некоторые привычки отмирали с трудом, и вздыхала она почти по-человечески. – Ты заделался кошкой? Что-то я такого не припомню.
«Это все потому, что ты старуха. Память отказывает».
- В самом деле? Ну, что ж, в таком случае, кажется, я тебя уже кормила, - поскольку Хаксли упорно не желал спрыгивать, Гвен просто села, и пес сполз вбок. Сердито взглянул на нее, звучно фыркнув.
«Хочу свежего стейка. С кровью. Как в телевизоре».
У Хаксли, среди всего прочего, была дурная привычка зависать перед телевизором – один из способов, позволяющий ему познавать мир. Вместе с ним, он набрался всякой дребедени из ящика, в том числе успел обзавестись внушительным и довольно американизированным словарным запасом, включая разные жаргонизмы. В случае их переизбытка, Гвендолин делала вид, что совсем не понимает, о чем идет речь. Им здорово удавалось играть на чувствах друг друга, порой раздражая до невыносимости.
- Кажется, ты забыл волшебное слово, - Гвен отправилась в ванную комнату умываться и чистить зубы, оставив Хаксли сидеть в ее постели.
«Сейчас!»
- Не знаю такого, - выдавив на щетку белую пасту из изрядно помятого тюбика, Гвен принялась за вполне человеческий утренний ритуал, еще не успев заняться другими, более привычными для тремеров.
«Это потому, что колдунья из тебя дерьмовая. То-то твои же на тебя кровью ссать хотели».
Отвечать Гвендолин ничего не стала. И не потому, что не было что, а потому, что с Хаксли можно было от заката до рассвета браниться, и она лишь зря потратила бы время. К тому же, то, что он сказал ей не вызывало у нее никаких чувств – колдуньей она себя не считала, что бы там не говорили собратья по клану; ученой, доктором – да, но не колдуньей. Все эти «ритуалы» - лишь старое замшелое название для тех, кто жил в вонючем Средневековье, а то, что она делала – это были скорее операции, процедуры или эксперименты. Нет, то, что она вампир, Гвендолин не отрицала (хотя первое время ей сложно это было так называть). Но вампиры-колдуны это было слишком. Конечно, она встречала названия и похуже – как только не называли представителей клана Тремер. Это не трогало ее. Просто потому, что большая часть этих прозвищ была правдивой, да и относилась она к тем, кто гораздо старше нее, и заслужил эти клички. Вот если бы дело касалось ее работы – это был бы совсем другой разговор.
Подобрав в шкафу одежду – ничего кричащего, не то, что носят эти современные детишки,  - Гвен надела белую блузку, заправила ее в черные, почти прямого кроя, брюки, и туфли-лодочки. Перед тем, как отправиться туда, где подрабатывала доктором в ночную смену, заглянула в холодильник с тщательно выстроенной температурой, позволяющей хранить кровь, и достала последний пакет. Блейз, ее гуль, так и не принес ее новую партию, и скудных запасов не хватало, чтобы продержаться без Охоты. Охота не вызывала у нее отвращения, да и с чего бы – но занимала много времени, которое она могла потратить на тауматургические изыскания, а то и просто на себя.
Прежде, чем пить кровь, Гвен принесла крошечный, прозрачный пузырек, который использовала для особой «процедуры», позволяющей ей всю ночь иметь здоровый, человеческий оттенок кожи с приличествующей ему, температурой. Наполнив его кровью из пипетки, Гвен вложила в это действие свои намерения, добавив немного силы, чтобы это все было больше, чем слова и мысли. Запечатав пузырек, она повесила его на длинную цепочку, и скрыла ее за блузкой.
Кровь из пакета, даже подогретая, казалась на вкус не самой лучшей, как могла бы быть прямо из человека, но все же это было лучше, чем ничего. Утонченный вкус Гвен говорил ей, что носитель этой крови испытывал чувство умиротворения, когда сдавал ее, и это в какой-то степени, передалось и ей. С донорской кровью часто так – мало кто сдает ее, заходясь в страхе.
Насытившись, Гвен накинула на себя тонкое, черное пальто, и, попрощавшись с недовольным Хаксли, захватила сумку, и отправилась к машине. На кухне она успела заметить, что миска с водой была чистой, значит, Блейз приходил и поил Хаксли, пока она спала, и, вероятно, кормил его, как и всегда.
Сев за руль своего красного «жука» - до смешного маленькой, будто игрушечной, машинки, которая пережила куда больше, чем пару десятилетий, Гвендолин завела ее, но не с первого раза. Машина ворчала, кряхтела, и все же завелась, что дало женщине понять: пора отвозить ее на ремонт. Но сегодня на это времени не было, и она отправилась по улицам Лондона.
Вечерний Лондон после захода солнца был красив, как и всегда, своей чопорной, аккуратной и воистину английской красотой. Он освещался бесчисленными фонарями, фарами машин и светом из окон домов и магазинов, из тех, что еще не закрылись. Улочки, кое-где мощенные булыжником, были довольно узкими, но ее старенький фольксваген ловко лавировал между ними, уступая разве что мотоциклам и скутерам с велосипедами. Начало августа не было дождливым, о чем говорил сухой асфальт и чистое, не затянутое облаками, не было. Возможно, сегодня даже ярко светило солнце, и люди наслаждались теплой погодой.
Включив радио, Гвендолин настроила его на, как это сейчас говорят, ретро-волну, и попала почти на середину песни «The Who», которая сейчас была как нельзя кстати. Гвен ухмыльнулась, и покачала головой, выруливая на повороте.
Постукивая пальцами по рулю в такт, она, наконец, добралась до небольшой стоянки неподалеку от нужного здания, и припарковала машину. Заперев ее, отправилась в сторону клиники из бледно-красного кирпича, несколько обшарпанную и явно не из самых лучших. Что поделать – с ее явно устаревшими документами, и постоянными проверками, в приличную ее явно бы не взяли, так что приходилось помогать там, где она могла это сделать.
В эту клинику легко пускали эмигрантов, разных беженцев и очень сомнительных людей, сующих мятые деньги, полученные неизвестно каким путем, в руки докторов. Гвен не была исключением: деньги она брала, и брала уже не раз. За квартиру, в которой она жила, платить надо было, как и за машину, за еду для Хаксли и разные вещи. Быть вампиром – не значит иметь все сразу. Даже если ты среди тех, кого называют «колдунами».
Гвендолин вошла через черный ход – небольшую зеленую дверь позади здания. Прошла в гардеробную, но оставлять одежду там не стала, лишь заглянула за халатом. Разумный выбор, учитывая, что однажды ее умудрились даже здесь ограбить, утащив старое пальто.
Пациенты в эту ночь были такими же, как и во все предыдущие – усталые, больные, разбитые, и порой даже злые. Пока была возможность, Гвендолин консультировала их, как терапевт – и направляла на операции, если они требовались. Больнице катастрофически не хватало рук, и большую часть анализов Гвен, как и парочка других врачей, брала сама. Не впервой, учитывая, что когда-то давно она начинала с медсестры. Воспаление легких, астма, аллергии, инородные предметы, застрявшие в заднем проходе (чего только люди туда не суют!), передоз, алкогольное отравление – словом, дел хватало. Одна мать привела ребенка с рассеченным лбом, из которого лилась кровь, чтобы Гвен наложила швы. Каких же трудов ей стоило держать себя в руках, и не наклониться к мальчишке, чтобы слизать ее! Но она сдержалась, и это был повод для гордости. Такое бывало далеко не всегда – сколько раз она когда-то украдкой облизывала руку в перчатке, покрытую кровью. И сколько раз корила себя за то, что дала себе волю.
Гвен работала, не зная усталости – как и всякий вампир, она ее не чувствовала. Когда ее часы работы закончились, Гвендолин отшвырнула очередную пару перчаток в мусорку, переоделась, и вышла из клиники, попрощавшись с администратором Огги – татуированной девицей с несколькими проколами в носу, которой, судя по ее виду, находиться бы не здесь.
Каблуки негромко стучали по тротуару. Гвен привычно огляделась – ночью на улице никогда не помешает быть осторожной, и отправилась без промедления к машине. Ей предстояло немного пройти до стоянки, перед тем как она достанет ключи из сумочки, вставит их в замок, и откроет красную дверцу. Сзади неслась, как безумная, какая-то машина, судя по звуку – и это при такой узкой дорожке! – и Гвен обернулась, чтобы посмотреть на нарушителя спокойствия. Типичный белый фургон, в котором могли как развозить цветы, одежду, так и людей с оружием, нагнал ее, вызвав смутное чувство тревоги. Гвендолин прибавила шагу, но тщетно: машина резко затормозила, и из нее выскочило четверо мужчин, с битами для крикета и оружием в руках. И судя по тому, куда были повернуты их лица в масках, нужна им была именно она.
Гвендолин даже не успела среагировать – она не попадала в такие ситуации. Ее стали заталкивать в какой-то переулок, а она попыталась рвануть в сторону. За что и получила удар в точности по животу. Будь она человеком, он был бы более болезненным, но не сказать, что бессмертие как-то уберегло ее от всякой боли. Удар оставался ударом, и Гвен скрючило. Дыши она – и дыхание бы тотчас перехватило.
Ухватившись за стенку, она вскинула голову, сердито глядя на обидчиков. К вполне естественной злости и непониманию, примешивался страх, но Гвен старалась всеми силами не терять самообладания. Одному важному уроку научили ее Сородичи, научил собственный клан – никогда не теряй самообладания. Не давай никому почувствовать превосходство над тобой.
Когда ее заталкивали в переулок между домами, Гвен бросила взгляд назад, ища выход – но там был лишь тупик. Тупик со стеной такой высокой, что она через нее ни за что не успела бы перебраться.
Мужчины, чьи лица скрывали маски, толкали ее. Гвен не выдержала:
- Кто вы такие? Что вам нужно?
- Заткнись, - сказал один из них, что был справа от нее – как раз тот, что ударил битой. Нет, нет, нет. Как раз молчать здесь она бы не стала. Не потому, что была глупа, а потому, что молчание бы здесь ее не спасло. И она это знала.
- Что я вам сделала?
- Рот закрой, кровососка, - послышалось от другого. Чего-чего, но этого Гвендолин не ожидала услышать. И не потому, что прозвище было оскорбительным, что сейчас встречалось сплошь и рядом, но потому, что… кажется, они знали.
Мысль ошарашила – и испугала ее больше, чем всякие биты и оружие. Если кому-то удалось узнать, что она – не человек, то прощай Маскарад. И здравствуй Окончательная Смерть.
- Что вы сказали?
- Ты оглохла? Схлопнись, пизда, - грязные слова, наверное, должны были еще больше приструнить ее, но Гвен только вздернула подбородок.
- Вы ошиблись.
Ее голос звучал уверенно и без толики сомнения. Но ей все равно не поверили. На нее наставили оружие, и Гвен машинально подняла руки.
- Я не очень понимаю, что происходит. Может быть вы, молодые люди, просветите меня? – холодно поинтересовалась она, не опуская, впрочем, рук. Просвещать ее, судя по всему, никто не хотел. Но вот ее снова обозвали «ебучим вампиром», и все сомнения разом улетучились. Надо было что-то делать – не только, пока она относительно жива, но и чтобы потом не умереть от рук законопослушных Сородичей.
- Простите, вы считаете меня вампиром? Но это же абсурд, - Гвендолин гнула свою линию, и гнула ее в опасной близости от смерти. Кто-то из тех, что выглядел более крепким на вид, произнес:
- Не слушайте ее, эта вампирша зубы заговаривает.
- Полагаю, что вы ошиблись. Я не вампир.
Уцепившись за правдивое высказывание об ее истинной природе, Гвендолин ловко стала поворачивать его вспять, воздействуя на разум тех, кто это слышал. Она дотянулась до каждого из них, заставляя утверждение считать ложным. В такие моменты она почти готова была целовать прах собственного сира, побудившего ее изучить эту способность.
- Бля, Лейс же сказал, что дело верняк.
- Может, он ошибся?
- Слухай, ‘Арри, ты глянь, она ж выглядит, как человек. Может, ему привиделось?
- Он сказал, что видел, как она пьет кровь из пакета.
Гвен лихорадочно, и не без толики ужаса, пыталась вспомнить, где и как ее могли увидеть в таком виде. Собственная квартира исключалась, там никого быть не могло кроме Блейза или Хаксли, а вне ее? Пила ли она когда-либо кровь из пакета вне ее?
Нет же. Но…
Память услужливо подбросила ей сцену, которая произошла каких-то три-четыре ночи назад, когда она, Гвен, должна была проводить операцию, и была безумно голодна. Она украла пакет с кровью, и принесла его в пустой кабинет, и почти приложилась к нему, как в голову пришла мысль: она крадет чью-то кровь. Крадет прямо у кого-то, кому она нужна была сейчас. Не когда-нибудь, в теории, как могло быть с кровью, что поставляет ей Блейз – но сейчас. Эта мысль заставила ее устыдиться, усомниться в своих действиях, и вернуть пакет на место. Зато потом, в гардеробной, когда никого кроме уборщика не оставалось, голод снова настиг ее. И тогда она не стала себя сдерживать, отдавшись запретному, безумному наслаждению с рвением пылкой любовницы. Вот что значит сдерживать себя. Уборщика пришлось класть под капельницу, потому что он потерял сознание – и лгать, что он поскользнулся на мокром полу.
Но ведь тогда, когда она держала пакет с кровью… в кабинете никого не было! Там было темно, и она вроде бы осмотрелась, но вдруг кто-то был под столом? Кто? Почему?
- А, кажется, вы говорите о том, как я относила зараженную кровь на утилизацию. Недобросовестный донор, знаете ли, - подлила масла в огонь Гвен, раскаляя сомнения. По их нерешительности она видела – вампиром они ее уже не считают, и теперь лишь продолжают спорить друг с другом. И для того, чтобы завтра за ней не пришли снова, ей нужно было подбросить им больше фактов – более правдоподобных.
Между двумя мужчинами, стоящими перед ней, мелькнула фигура. Еще один? О, нет, он ведь не слышал, он не попал под воздействие ее способностей!
Услышав шаги, они обернулись. Гвен чуть выглянула, и в свете фонаря вне проулка смогла разглядеть фигуру, кажется, сжимавшую кулаки. Его она видела раньше.
Джеймс. Сородич. Из Плети какого-то Чистильщика. Неужели… все? За ней пришли?
Гвендолин опустила поднятые руки.
- Полагаю, джентльмены, мы с вами закончили. О, и вот что еще, - Гвен решительно, но не слишком торопливо направилась к единственному выходу, не позволяя себе протискиваться между мужчинами. – Если вы продолжите в том же духе, я передам вашим женам или подружкам, чем это вы занимаетесь по ночам. Думаю, им будет интересно узнать, что вы гоняетесь за каким-то инопланетянами, призраками, и прочей чушью.
Гвен шла, думая лишь о том, как объяснить Джеймсу все это. Как вырваться из объятий Окончательной, почти смыкающей свои ледяные пальцы на ее сердце. И тут за его спиной появился еще один мужчина – и не успела Гвендолин ничего сказать, ударил вампира чем-то по голове.
«Вот дерьмо».